Черная семера. Семейные предания

Всеволодо-Вильва знаменательна не только тем, что в ней побывали и внесли свой вклад в развитие посёлка известные личности, но и непосредственно жителями данной местности. Именно благодаря их труду Всеволодо-Вильва росла и развивалась, люди поколениями работали на заводе, отдавали здоровье и силы, получали опыт и умения.

Рассказ о дедушке Калине Семёновиче – кассире завода «Метил».

Родители из Ильинского района. Дедушка у меня работал 25 лет кассиром на заводе «Метил». Это как раз была пора выселения, переселения. Было очень много выселенных людей из Украины, из Ленинградской области. Они работали на Иваке. Там был как бы филиал завода «Метил», а дедушка ездил туда выдавать деньги. Я досконально так не знаю, но кассиром у нас он работал довольно долго.

Дедушка был из семьи крестьян, он закончил церковно-приходскую школу. Меня удивляло всегда то, что если бы ему дать образование, он был интеллигентного склада, умел красиво говорить. И вот это его умение красиво и правильно говорить унаследовал его сын Артемий. Он закончил нашу школу, 7 классов здесь только было, закончил педагогическое училище в Соликамске и танковое в Саратове, перед войной. Началась война – он был в Тбилиси. Он пропал без вести во время войны, очень хорошо говорил по-немецки. Человек, который в своё время был в плену где-то в Австрии. Его ученики тоже очень хорошо знали немецкий. Артемий собирал большие аудитории, лекции читал. Целый клуб собирался его слушать.

Е щё могу рассказать вам историю про Кали ну Семёновича, дедушку своего. По церковному имя Калинник – святой. 22 июля – день святого Калинника. У него день рождения в этот день. Он портной был. Расскажу историю, как он своим умением шить спас себе жизнь. Была гражданская война, деревня переходила из рук в руки, то белые придут, то красные, друг друга лупят. У деда была семья четыре человека: Калина, Иван и Семён – три брата. Иван был комиссаром у красных. А в деревне же знают, кто чей. А Калина уже был семьёй обременён. У Семёна семьи не было, у Агафьи, их сестры, тоже, а у Калины двое, а может быть и один. Белые прибежали, на Калину уже донос был, Семёна розгами наказали, Агафью тоже, а Калину с семьёй белые забрали и повезли с собой, в какой-то купеческий дом, они там останавливались. Дело было перед Рождеством. Одному из офицеров понадобилась парадная одежда. За ночь Калина сшил ему китель. Такая работа чистая исключительная. Офицер посмотрел и сказал: «Я против Бога пойду, если тебя расстреляют» и отпустил их. Мастер он был, конечно, исключительный. Посмотришь на его работы – ну прямо произведение искусства.

Записано Кузнецовой М. и Катаевой Т. От Бердниковой Марии Михайловны, 1943 г.р., п.Вс.Вильва, 2010 г.

Семейная история Белых.

(Отца за золото убили?)

Так вот он золото искать поехал. Это было до войны. Думал так вот заработать. Он был из большой богатой семьи, а мать была бедной. Она его даже не знала, приехали свататься родители его, они жили там (в Березниках), мы здесь (семья матери). Она пошла и не знала. Раньше так выдавали. Она ничего, привыкла, а потом полюбила его. Он говорил: не буду я жить на копейки! Он всегда ездил с мамой на стройки, где что делают – он сразу туда едет, там больше заработаешь. Здесь че? Завод один…Уедут они на заработок, а я уже училась. Рассчитался как-то поехал домой, там его и убили. Золото-то было у него, потому что он такой, деловой был. А у матери родители высланы были сюда, потому что у нее бабушка была не русская. Кто она по национальности она (мать) сама не знала, потому что ее родители тоже сюда высланы были. Она говорила, что бабушка (т.е.мать матери) нерусская, а дед здесь родился (отец матери Белых).

История М.П.Белых. Работа во время ВОв

Войну я всю работала. Сначала в леспромторге, в войну закончила 7 классов. А 10 надо было в Алесандровске заканчивать, а война идет. И пошла после 7 классов в леспромторг, и как меня взяли туда экспедиором?! Возила из Кизела муку. В Кизел приеду у меня была доверенность, нанимаю грузчиков, с ними договорюсь по сколько, человек 7-8. Как приезжаю в Кизел, так все это, желающих было много, хлеб и мука нужна. Вагон погружу и прямо с эти же вагоном, сажусь в вагон, запечатываю и все. После не стала там работать. Мне один мужчина в Кизеле сказал: «Ты чего думаешь, такая молодая, тебя с хлебом-то убьют!» Я говорю «Как?» «Да как, да никак, убьют и все!» - говорит – «за одну за муку, ты че, ни охраны, ничего! Рассчитывайся». Я рассчитываться не сала, у меня тетка работала в Усть-Игуме, там поставки были картофеля, зерна, я устроилась к ней и всю зиму перебирала картошку. Хорошо, картошка есть, хлеб есть, тетка обменяет картошку на молоко да на что и я там зиму хорошо прожила, а потом меня мама устроила, она работала заведующей детскими яслями в совхозе и там я работала до 1946 года воспитателем. Учиться поступила с рабочими в школу. Год отучилась, как мне надоело! Больше не могу. Два года там отработала и в 1948 году поступила в Кизел на медицинский. Училась хорошо, очень, без четверок.

Записано Звягинцевым Е.В. Мазеиной Е.А. от Белых Марицы Павловны.

О рабочих на химическом заводе Морозова

(При Савве Морозове какие дома были дома были построены?)

- Жители сами себе строили. Вот наша мама рассказывала, они с д.Исанка приехали, это в сторону Скопкорной, так вот говорит кругом еще лес был. Стояло в поселке несколько домов, кто первый видимо приехал, завод-то основная-то масса рабочих все-таки была на Иваке, 15-й и Ивака, там начался завод-то оттуда, а потом здесь стал разрастаться. И вот управляющий, он людей-то набирал, а жилье-то не строил. Вот бараки были там на Иваке, а здесь я бараков не знаю заводских. От Исанки до Иваки была прямая дорога через 15-е, там же не только дорога, там же узкоколейка деревянная, по деревянной узкоколейке лошадями возили тележки (с продукцией). В 1936 г . уехали из Исанки. Видимо коллективизация прошла, то, се, кто-то один приехал на завод работать на Иваку ну и видимо посчитали что это лучше.

(А раньше не выпускали из колхозов, паспорта не давали, как они уехали?)

- Они че-то в колхоз не вступали, я не знаю, многие не вступали в колхоз и все. Они видимо боялись, что если у них крепкое хозяйство и все в колхоз заберут, и они ни с чем останутся, боялись этого. Один приедет сюда и другой тянется. Они с папой были женаты, уже дети были. Я во Вс.Вильве родилась в 1941 г .

Записано от Бузмаковой (в девичестве Сюркаевой) Нина Алексеевна 1941 г .р. и Бузмакова Михаила Федоровича 19… г.р., п. В.Вильва, беседу вела Фирсова А.В.

Рассказ об отце и матери А.Н.Вотиновой.

На фотографии мать – Истомина Клавдия Георгиевна. Она воспитывалась в Соликамске в женском монастыре, там научилась рукоделию, вязать, плести чулки, была верующая всю жизнь, характером спокойная.

Мама была старшей в семье. Отец у нее был кораблестроителем. Корабли строил. В семье мало находился. Бабушке трудно приходилось. В семье было 6 детей. Когда он пришел домой, видит, семья трудно живет и он решил отдать ее замуж за вдовца. А мама ее в монастырь отвезла, в Соликамск.

Записано Варовым С.Ю., Янаевой Н.Х. от Вотиновой А.А. п.В.Вильва, февраль 2005 г .

После революции женский монастырь разогнали и она уехала в Кизел, работала там, на дому вязала чулки, продавала их, оделась: пальто, ботинки, платья разные. А отец был красногвардеец, из Кизеловского полка. Как раз война гражданская заканчивалась и пока расформировали, он тоже оказался в Кизеле и выглядывал себе невесту, так маму и нашел, сразу женился, потому что раньше очень ценились девушки, которые воспитывались в монастырях.

1929 г .р. п.В.Вильва, февраль 2005 г .

Об именах

Бабушку по отцовской линии звали Фекла Трифоновна. Дедушка был Филат Агафонович, свекр – Владимир Яковлевич, а его отца звали Яков Харитонович. Калина Семенович – это был у староверов.

Записано Варовым С.В. Янаевой Н.Х. от Вотиновой Александры Николавнны, 1929 г .р. п.В.Вильва, февраль 2005 г .

Семейная история Гермиса Б.В.

Б.В. 1950 г .р. Родился в пос. Шахта 6-ая капитальная, в окрестностях г. Кизела. Дедушка и бабушка по отцовской линии – репрессированные евпаторские немцы, по материнской – коренные устюгумцы ( 8 км от Всеволодо-Вильвы). Отец работал в Кизеле, после смерти брата не смог больше работать в шахте, поехал осваивать целину в Казахстан. С 7 до 14 лет Б.В. жил в Казахстане, затем переехал работать в г. Рудный, потом жил в Краснодарском крае. После армии жил в Москве (работал на заводе «Москвич»). Закончил Люберецкий техникум с/х машиностроения. В это время ( 1975 г .) развелся с первой женой. Жил и работал в Москве, Ленинграде, Новгороде, Наб. Челнах, Нижневартовске, Тюмени. В 1983 г . приехал во Всеволодо-Вильву, где жили его мать (в этом доме) и бабушка (в другом, более старом). Родители Б.В. переехали сюда в 1981 г . из Украины. Здесь работал слесарем, механиком, мастером по ремонту. Женился в 1985 г .

Л.К. родилась в д. Талица Очерского района, с 1958 по 1968 гг. училась в школе уже во Всеволодо-Вильве, потом работала на заводе и училась на рабфаке,

в 1972-78 гг. получила в/о в г. Свердловск и по распределению уехала работать во Всеволодо-Вильву.

Записано Дубровских А.В.Московкиной от Гермиса Б.В., п.В.Вильва, 2005 год.

Зенков Юрий Петрович:

Родился в Нижнем Тагиле. Окончил Свердловский УПИ. 2,5 года отработал на коксохимическом заводе в Нижнем Тагиле, 10 лет работал на производстве пластмасс. За 1970-1975 гг. закончил институт пластмасс и прикладной химии в Новосибирске. В 1975 году уехал в Свердловск, где окончил факультет организаторов производства (3-4 месяца). Затем был направлен во Всеволодо-Вильву, на завод «Метил», где работал с 1975 по 1984 гг. В 1984 г . был снят с работы. С 1985 г . снова работал в Тагиле на производстве пластмасс, был начальником отдела народного потребления. В 1993 г . в результате выборов вошел в состав Совета директоров завода «Метил», а в 1994 г . стал его генеральным директором.

. Приехал я сюда первый раз из тогда уже полуторамиллионного наукограда. Но так или иначе, представление о том, что такое Всеволодо-Вильва, что такое завод «Метил», мы имели, потому что делали обзоры. Переехал во Всеволодо-Вильву в 78-ом, 79-ом или 80-ом году. Тогда не было очереди на жилье. У нас была огромная очередь в детские сады, а по жилью очереди не было. Был один детский сад. Руководителем до меня был Василий Кузьмич Гузенков

Записано Дубровских А.В.Московкиной Н.А. от Зенкова Ю.П. Февраль 2005 г .

Семейная история Захарова В.Н..

Родился в посёлке Всеволодо-Вильва. Мать родом с д. Гляден, отец – с д. Гора. В семье было четверо детей. Жили по улице Свободы. Родительский дом сохранился до сих пор, но уже не жилой. В годы коллективизации жить было очень трудно, всё отбирали. Отец был призван на финскую войну, а потом и на «германскую» (как раньше говорили). На фронте отца ранило в ногу и грудь. После госпиталя его отправили домой. Но рана не заживала, и осенью 1945 года отец умер. Тяжело было оставаться матери с маленькими детьми на руках. 1946 год выдался неурожайным. В 1947 году отменили карточную систему на хлеб, но очередь приходилось занимать в 3-4 часа утра в маленьком магазине. Мать работала около десяти лет в пекарне, которая находилась в конце улицы Свобода. Пришлось ей работать в Вильвенском карьере – катала вагонетки с известняком.

1939 г .р. п.Всеволодо-Вильва. Апрель 2005 года

Захаров В.Н.. О себе.

В детстве любил быть в кузнице. Позже и сам работал какое-то время молотобойцем.

Летом пас лошадей, чтобы иметь возможность на заработанные деньги купить всё необходимое к началу учебного года.

После окончания семилетки пошёл работать на завод. При строительном цехе была организована Окатьевым секция штангистов. В показательных выступлениях в клубе занял первое место. В то же время при заводе появился духовой оркестр, увлёкся музыкой.

В 17 лет пошёл на курсы шофёров от ДОСААФ в город Кизел. После получения водительских прав работал автослесарем в ремонтно-механических мастерских ЛПХ до призыва в армию. Служил в Венгрии шофёром. Можно сказать, пол-Венгрии исколесил. После армейской службы вернулся в гараж шофёром. Потом до пенсии проработал на нижнем складе в ЛПХ. Сначала был мотористом мотовоза. Работа была тяжёлая: на мотовозах возили лес с нижнего склада на станцию. В то время мотовоз мог возить только один вагон древесины. Объём работы был велик, поэтому работали в три смены. Три года работал и на дрезине. А затем в 1966 году выучился на курсах на крановщика. Зарплата в то время у крановщиков была хорошая – 180-200 рублей. Но и на этом не остановился. Опять пошёл учиться на курсы механиков в город Кунгур. По окончании курсов был механиком, а потом работал водителем автобуса в ЛПХ около десяти лет. И снова пришлось учиться, теперь уже в Добрянке, чтобы освоить новую профессию – машинист тепловоза, тоже работал десять лет.

Записано от Захарова Виктора Николаевича, 1939 г .р. п.Всеволодо-Вильва. Апрель 2005 года

Сюжет об отце Павловой А.В.

Он был репрессирован, осужден на 8 лет, за фразу: «не все ли равно на кого батрачить на коммунистов ли на фашистов ли?» Он в ВОв не участвовал. Потому что сначала был призван на Монгольскую войну, потом пришел на финскую войну его забрали, потом вернулся, работал здесь и вот это слово сказал. Кто-то из друзей сдал его и все. Умер он на границе с Китаем где-то оттуда последнее письмо пришло. Родители его сами раскулачены были. Несмотря на то. Что они были середняки, что они батраков даже не держали, а вот у них было 6-ро детей, сыновья, дедушка сам, бабушка, еще свекр был и свекровка, семья большая. Все работали и все у нас было. Бабушка всегда говорила: работать надо, а не то что эти коммунисты пришли, лодыри, на готовое. Все забрали, на готовом жили. Вот так она всегда говорила. (Он был из деревни Юрково Большесосновского р-на)

Записано Фирсовой А.В. от Павловой А.В.. п.В.Вильва

Семейная история. Мама в услужении у управляющих.

(А вы местный?)

- Мама местная, родом она не с Вильвы, а с Иваки вроде говорила, а всю свою жизнь она была по-стиаринному называлось в услужении, т.е. в няньках, потом она с моим отцом Иоан Данилычем сошлась и построили не построили, его забрали в армию, она без него купила вот это называла избушкой, купила этот домик – вот тот вот большой стоит. Это мы сыну дом построили. А отца взяли в армию, уже началась гражданская война и туда-сюда и он семь лет как говорят, вшей кормил. Он долго пробыл пришел с войны, ну че, дом уже готов, мать уже жила в доме. И нас в этом доме всех родили, нас там прожило семь человек. Спали на полу, расстелят. Все спали.

(Мама у кого в услужении была?)

- Она была на Иваке у какого-то богатого, по-моему он был немец, она так говорила, он очень был добрый, фамилию не знаю. И вот тут старая больница где, там тоже кто-то жил и она там говорила тоже в услужении была, она в двух местах была, но собственно говоря, она вышла замуж с Иваки, хозяин был богаты, чего-то помог, подарочек дал, и иди. И она сошлась, моего отца звали Иван Данилович, а маму Прасковья Фарапонтовна. Мать прожила 94 года, а Иван Данилыч прожил 57 лет. Мало… На вторую войну он уже не попал, был возраст, после 50-ти не брали. Вместо него взяли меня.

(Вы воевали? Вы же 1926 года, веди не брали!?)

- 1927 только не брали. А меня в 1943 году как взяли, я семь с половиной лет пробыл и вот привез. Вот такие математики. Я в авиации был. Но я не летчик, я наземник. Нас учили в \свиж… -ске я вышел оттуда мастер по стрелково-пушечному, бомбардировочному вооружению. Подучили 6 месяцев. И вперед.

(Большой дом был на Иваке?)

- Не знаю, она говорила только. Что там было 6 коров.

Записано Фирсовой А.В. от Пендурова Г.И., 1925 г .р., местный. П.В.Вильва

Худышев Т.М. О себе

Я работал экономистом в отделе снабжения. Потом я работал механиком цеха менолита, производили аминопласты. Потом я работал начальником цеха ППУ – пенополиуретана, потом мастером в этом же цехе, потом начальником цеха менолита, потом инспектором Госгортехнадзора в Березниках затем я устроился. Меня уволили по старости, и я устроился геодезистом. На пенсии уже 13 лет и работаю геодезистом.

Я когда приехал, были двух-, пятиэтажные дома построены только, где 65 и 67 дома по Габова. А эти дома – пока тут живу.

Записано Янаевой Н.Х от Худышева Тимура Михайловича, 1942 г .р., в пос. Всеволодо–Вильва, февраль 2005г.

Семейная история Кудрявцевых

Кудрявцев Тимофей Викторович (16 мая 1916 г ). По профессии – экономист. Родом из Белоруссии, жил в Ленинграде, во время войны выжил в блокадном городе. Переехал сюда по работе, по направлению УРСа. Приехал в 1969 г . Приехал с женой Зинаидой Алексеевной. В В-Вильве он был начальником ОРСа. Он умер 18 ноября 1989 г . Его жена, Кудрявцева Зинаида Алексеевна, жива, она приехала во В-Вильву и осталась здесь жить.

Записано Гетманченко Ю. от Кудрявцевой Зинаиды Алексеевны, п.В.Вильва, апрель 2005 г .

Семейная история Малиновской Нины Григорьевны.

Родом из Ленинградской области. Приехала В 1958 г на работу. Работала на заводе, трое детей. Рабочий поселок, был в расцвете. Удивил трудолюбивый народ. Когда завод работал, жить было лучше. Первый завод был медеплавильным.

Записано Гетманченко Ю. от Малиновской Нины Григорьевны, 1923 г .р., п.В.Вильва, апрель 2005 г .

Семейная история

А.В.Павлова: Отец Мой работал в заводе, потом в конторе счетоводом. Он из Большесосновского р-на, д.Юрково. Их там раскулачивать начали, а их 3 брата было, все работали. Они успели до раскулачивания, сюда на завод (Ивакинский) приехали.

Записано Фирсовой А.В. от Павловой А.В., п.В.Вильва, июль 2003 г .

Рассказ о матери (Жаровой А.П.)

Мама родилась в деревне Большая Вильва в 1921году. Почётная мать – шестеро детей(1 сын и 5 дочерей). Сейчас уже 12 внуков и 14 правнуков. Муж умер в 1973 году, был контужен на войне: сердце, нога. Поднимала детей сама, почти все разъехались по стране, рядом остались только младшая дочь и сын. Во время войны работала дояркой – имеет звание почётной доярки. 50 лет работала в пожарной части при заводе. В 40-м году братья ушли в армию – Василий и Илья, а тогда как раз война началась…Потом повестка о том, что пропали без вести… Дому, в котором сейчас мама живёт, уже почти сто лет стоит.

Записано Сычевой И.А., Голубь А.С. от Бондаревой Тамары Ильиничны, 1950 г.р. п. Вс.Вильва, 2010 г.

Рассказ о себе и муже.

Деревня Шумково была в 10 домов. Вот там дальше была деревня Сенькино (за Шумково), я там родилася. Потом уехала на Коспашь(?), там вышла за хохла (Николай Дмитриевич Завалей) замуж, а потом вернулись обратно. Не было свадьбы у нас. Расписалися и все. Дружили три года. Потом он приехал в Луньевку. Я уехала на Коспашь. В Луньевке зарегестрировалися. Фамилию сменила. Вот таки дела. А зачем она свадьба-то? Че она толку-то? Свадьбу сыграют, а живут ни Богу свечка, ни черту кочерга. Хотя он и грубый был, грубоватым, но у него золотые руки были, столяром, в шахте работал. На Коспашь приехала работать. Тогда не вербовались. Мы так уехали. Я в колхозе работала. В Луньевке работала на хлебозаводе. Жила в Луньевке на квартире. Я раньше лучше жила. Я могла везде съездить. Из Полтавы мы все время ездили на Дальний восток. А щас до Перми не могу съездить.

В колхозе работала здесь уже (в Шумково). Потом здесь на пекарне работала я. Продавцом работала. А он столяром работал в совхозе.

У меня муж уж был от скуки на все руки. Четверо детишек от него. Муж охотник был. Медведей не убивал, хотя 2 убил. Шкуру снимал сам. Сало топили. Я его не ела, а они ели, придут с хлебушком. Водку пьют, закусывают.

Записано со слов А.И. Завалей Пахомовым Л.В., Мелкозеровой А.А. и Фирсовой А.В. 2010 г.

Дело было так. Папа мой был гордым обладателем коричневой четверки 1986 года выпуска. Папа - ее вторым хозяином с 1998 года. Четверку эту каждый год после зимы, которую она простаивала в гараже, он буквально восстаналивал из пепла. Но в этом году было, наконец, решено покончить с четверкой и купить другую машину. Родители боялись программы утилизации и хотели продать четверку и купить, добавив денег, какую нибудь вторичного рынка. Я их уговорила все таки поверить государству и мы встали на очередь.
Очередь наша, как это обычно и случается, пришла совершенно неожиданно. Застукали нас буквально в расплох. Родители были на даче, а четверка стояла в гараже скособочившись на один бок. Бросив все, я рванула на величавой своей черной шкоде за ними на дачу. Собрала их в кучу и привезла домой, чтобы они успели подготовиться. Вот на фото видно как еду за ними на дачу со средней скоростью 130, температурой 90 и средним расходом 10,4

На этой фото мы с папой уже воврались в гараж и реанимируем четверку - меняем ей свечи, чтобы доехать своим ходом к месту утилизации.

Здесь в зеркале видно, как папа пугливо жмется позади меня, четверка потому что крайне не надежна.

Здесь видно наше прибытие на место утилизации. ножество старых автомобилей, отжходивших свой век. Люди с ними прощаются, как с членами семьи. И мне горько было четверку оставить там навсегда.

А это моя гордая шкода стоит наготове, когда выдадут направление на снятие с учета для четверки.

В салоне ВАЗ, ждем направление на снятие с учета и направление оплатить 3 000 за утилизацию.

А это уже в МРЭО. Эх и душегубка. Жара, все злые как черти, орут, толкаются, потратилди там 3 часа, 100 рублей и истрепали и без того слабые нервы.

Вернулись потом обратно в магазин, где оставили четверку и прежде чем заплатить в кассу деньги за семерку, нас пустили осмотреть ее. Вот папа смотрит на инжектор и трогает его пальцем. Инжектор папы не спугнул.

Семерку выбрали мы черного цвета. Нынешний черный вазовский цвет называется Космос. Выбор был между красным и черным. Решили брвть черный, красный эстрадный цвет напугал моих родителей сразу Они решили красный слишком вызывающе.

А это через день. Получили номера в том же МРЭО, заплатив порядка 2500 за все операции.

Вот Черную нашу бодрую семеру выгнали с площадки магазина. Цвет смотрите, какой глубокий!

Папа заочковал ехать на ней сразу по нашему движению в городе и потому первые семёрены несколько километров стали моими.

Потом, достигнув спокойного места, пустили папу за руль, и папа рывками пошел, пошел, пошеееоооол! Так что даже моя скоростная шкода насилу поспевала следом.

А на этой фотографии можно с изумлением рассмотреть меня, улыбка не сходит у меня с лица, настолько черная дипломатическая семера мне по душе.

Но не все прошло у нас гладко. Семере не было и пары часов, как папа ухитрился чуть не скорнем вырвать унее рычаг переключения передач. Но это ни грамма не огорчило нас. Прыгнув в шкоду мы домчали до магазина, где купили всего за 20 руб ремкомплект для рычака КПП, который содержал в себе 5 разного рода пластмассок и резинок. Наковыяряли старых этих резиног из рычага, набили новых и снова семера в строю - улыбается бодрее прежнего.
Когда я прилегла позагорать в тени черной семеры, я обнаружила неровный профиль днища. В магазине автомеханик Антоныч радостно мне пояснял - это мол, после обкатки труба эта сама собою встает на свое место с характерным звуком “Чпок”! Мол типа за 5 первых тысяч двигатель дает окончательную усадку и труба распрямляется. Типа того что на карбюраторных для того чтобы не порвало все в щепу от бешеной мощи прежде ставили заглушки на карбюратор, то теперь типа на инжекторах загибают вот так трубы!

Сейчас уже пробег на черной семер зашкаливает к 100 км. А кошка не устает повторять - “Что же вы наделали.”

(рассказ)

В это замкнутое пространство с удушливым запахом пыли, старых вещей и человеческой плоти она угодила ещё до захода солнца. Казалось, с первыми лучами нового дня выход отсюда был найден, но невидимое препятствие встало на пути, разграничив пустоту, и не пускало к свету. На мгновение она замерла, пытаясь угадать правильное направление. Её усики на голове чуть дрогнули, и она вновь закружилась в изящном танце, словно ощупывая вокруг себя пространство.

Сделав заключительный крутой пируэт, оса на мгновенье замерла. В нетерпении она взмыла вверх и вот уже в который раз, зло жужжа, врезалась в солнечный свет. Теперь он не был напоен дыханием луговых трав, дурманом цветов и тем нежным приторным ароматом вязкого нектара, который завлёк её в эту западню. Без этих запахов свет казался стерильным. Оса затихла, набираясь сил. Полосатое брюшко небесного убийцы нервно подрагивало на слепой поверхности света, будто пытаясь ужалить невидимого врага. Свет манил её, подсказывал направление, но правильной дороги домой оса отыскать не могла.

Ну, надо же, ещё одна! Откуда только берутся?! Вот уж действительно – мёдом намазано, - дед Семён отложил в сторону очки, аккуратно, чтобы не помять портрет нового «хозяина» Кремля, согнул только что прочитанные «Аргументы» вчетверо – до нужной упругости газетных листов, приоткрыл пошире форточку и, подпихнув под мохнатое брюшко осы газету, смахнул её на улицу. - Надо бы крышки на банках воском залить, а то от этих ос никакого покоя.

Дед заглянул под кровать убедиться, хорошо ли вчера расставил банки с мёдом. Кряхтя, выпрямил спину, снова развернул газету, в который раз, рассматривая фото с надписью под ним «Б. Н. Ельцин».

Да-а, - задумчиво протянул дед Семён, - вот так же и люди; бывает, всё бегают по белу свету, чего-то ищут, мыкаются. Будто котята слепые, в поисках своего, с ума сходят; от судьбы своей скрываются… А она вон где, рядом, - он махнул газетой в сторону форточки, - только поширше открой зенки свои – и на свободе.

С недавних пор ему нравилось говорить с самим собой.

Вчера деду Семёну внук привёз бидончик мёда. Деревня Елино, где он жил в сезоны заготовки мёда, находилась в шестидесяти километрах ниже по реке от дедовой деревни Листвянки. Дорога туда даже для уазика прижимистого внука не всегда была проходимой, опять же бензин... Виделись они редко.

«Не за зря Стёпка ко мне наведался, - думал дед Семён, принимая от нежданного гостя бидончик, - что-то выведать хочет, делец. Неужто бабий трёп уже до Елино дошёл? Может, Алексей чего сболтнул спьяну».

Объектом пристального бабьего внимания дед Семён стал совсем недавно. Много кривотолков ходило по сибирской деревушке о его походах в тайгу. Одна небылица сменяла другую. Дед всё молчал – только улыбнётся очередной байке, услышанной вполуха. И Лёху, помощника своего, он заподозрил понапрасну – в тайге всегда глаз хватает. В этих краях всем известно: человек и зверь – каждый своею тропкой шагает. Незачем вида показывать, особенно когда человека встретишь, нету зверя страшнее, чем он… Кто ведает, что несёт путник в себе? Как тяжела его ноша? На то она и тайга – человек здесь меняется: сбрасывает маски, как змея весной кожу, становится самим собой. Всякого повидала тайга: жадность, трусость, зависть, досаду по утраченным мечтам и обиды прошлого. Прибирала потом за людьми, прятала следы слабости их и злобы, прикрывала хвоей да сучьями, приводила падальщиков на кровавое пиршество. Каких только басен в деревне про деда Семена не плели! Целую историю насочиняли! Судачил в деревне и стар и млад, а было ли, не было, в точности никто не знал. Леха молчал, как партизан. Болтали, будто видел деда охотник один с дальней заимки. Уточняли, что было это на речке Змеёвке у заброшенной базы «Сибпромохота»…

Всё случилось этой весной. Как только стаял снег, все деревенские отправились в тайгу резать колбу. Уходили на полдня. Самые выносливые возвращались под вечер, волоча на себе рюкзаки, корзинки, вёдра, набитые луком–победным и первым таёжным первоцветом: кандыками и ветреницами. Весной ни один стол у сибиряка без колбы не обходится. Её добавляют в окрошку, в салаты, едят просто со сметаной, приправляют к шашлыку, солят на зиму, маринуют… Самые предприимчивые ещё успевают продать ленивым фирмачам пучок-другой, разложив свой нехитрый товар вдоль трасс. Молодёжь облюбовывает пригретые весенним солнцем полянки, и, пока собирается окрест колба на закусь, в стеклянные банки бодрой струйкой из полого стебля камыша или обломка шариковой ручки, вставленных в берёзу, стекает сок – на запивку. У каждого сборщика этой таёжной травы есть свои заветные места. Было такое местечко и у Семёна Пантелеймоновича Семёнова – Семёнчика, как называли его в деревне. Туда и хаживал он так часто, когда только ноги носили.

Семёнчик – невысокого роста, жилистый старик с не по летам ещё сильными мозолистыми руками. Старуха его умерла пять лет назад. После её смерти потемнело его прежде улыбчивое лицо, как-то сразу расплылись тёмными пятнами веснушки. Плечи опустились, повисли, налились тяжестью руки.Раньше охочий перемолвиться словом, он теперь по большей части на людях молчал: пробубнит что-то себе под нос на приветствие – даже не взглянет. Пёс Умка – и тот приуныл. Давно никто не слышал его звонкого лая на вечерней перекличке дворовых собак. Бывало выйдет из будки, тявкнет о чём-то своём-собачьем, громыхнёт цепью и назад – морду высунет да так и лежит целый день. Уходил Семёнчик в тайгу ненадолго и всегда старался вернуться засветло. Отвяжет пританцовывающего Умку, махнет рукой дремлющей на солнышке соседке, мол, привет Никитична, поправит старенькое ружьё за спиной, замкнет на крючок калитку – и в тайгу. Солнце – в зените, а Семёнчик уже скрипит калиткой: бывай, мол, Никитична…

Дремлющая в дозоре у своего забора соседка встревожилась сразу же, как только в первый вечер не приметила привычного подрагивания электрического света за обтерханными, посеревшими от времени занавесками в окнах Семёнчика. Пару минут Никитична напряженно всматривалась в тёмную глыбу дома, в глазницы окон с покосившимися раззявленными ставнями. Её подбородок мелко затрясся от тревоги, она с трудом встала и, шамкая впалым ртом, пошаркала к забору. Ухватившись обеими руками за штакетник, Никитична скрипучим голосом покликала в темноту двора:

Семёнчик, слышь, что ли?

Придерживаясь рукой за забор, она заглянула во двор, пытаясь рассмотреть нежилую сторону дома, куда после смерти своей старухи дед уже не хаживал. Дом молчал. Старуха вернулась к калитке.

Позвала:

Умка! - Рядом с осиротелой будкой недвижно лежала железная цепь.

Старуха снова огляделась – ни души. Когда-то их с Семёнчиком дома стояли в самом центре деревни. Теперь к ним на косогор вела одна-единственная тропка.

Внизу, в струях тумана, заглотившего улицы одну за другой, перемигивались окнами старые приземистые домики, будто передавая друг другу на расстоянии свежие сплетни. В густом, щедром на весенние таёжные запахи воздухе, слышалось жужжанье уже проснувшихся ос, мух, покрикивали лесные птахи. Никитична посмотрела на тропку, круто ведущую вниз, вздохнула. «Может, к внуку своему подался? - подумала она. - Вот и Умки нет». Подул холодный ветерок. Соседка поправила на сгорбленных плечах телогрейку и решила оставить всё как есть до утра.

Утром, когда уже собиралась бежать к участковому, Никитична услышала привычный скрип калитки возле дома напротив. Она хотела было расспросить Семенчика что да как, но, пока обдумывала, как подойти к нелюдимому соседу, крючок с легким дребезжанием упал в ушко на створке. Умка занял пост у будки, а входная дверь в дом гулко хлопнула. С того времени Семёнчик стал часто уходить в тайгу на два-три дня. Дед сильно изменился: шагал по улице загорелый, подтянутый, с лопатой на плече, глядел по сторонам – физиономия топорщилась рыжей щетиной. В глазах – огоньки шальные, будто знает что-то, но уж точно не скажет никому. Рядом Умка голосит – соседских собак дразнит. Что за чудо?!

« К полюбовнице, наверное, шастает на болота», - судачили старухи.

В тот самый день, когда Семёнчик в первый раз не вернулся домой, переполошивНикитичну, он по обыкновению пошёл на своё место собирать колбу. Но, задумавшись о чем-то по дороге, заплутал. Очнулся уже на зимнике. «Тьфу, ты! - в голос ругнулся дед. - Занесла же меня нелёгкая в этакую даль! Ты бы хоть тявкнул, что ли, - сердито посмотрел он на вилявшего хвостом пса. - Теперь домой успеть бы засветло». Но тут Семёнчик вспомнил, что дорога эта вела на заброшенную базу треста «Сибпромохота». Когда-то трест занимался сбором ягод и дикорастущих растений. Ещё мальчишками Семёнчик с другими бегали по этой дороге, чтобы посмотреть, как возводятся корпуса. В юности он даже успел поработать на ней помощником мастера. В середине восьмидесятых трест обанкротился, а его имущество ушло с молотка. Остались лишь никому не нужные стены конторы и хранилища как памятник Перестройке.

До базы было рукой подать. В том месте речушка Змеевка делала ещё один причудливый поворот. Её так и назвали за то, что прямых мест в ней раз-два и обчёлся – кружила она по тайге серебряной змейкой туда-сюда. Звонко бежит между болотцами и озерками, озорно перекатывается по пихтачам и ельникам. Такая речка – беда для путешественников. Держишься её левого берега, глянь – а она уже справа бежит. Наверное, и с дедом Семёном она сыграла недобрую шутку – завела его, погружённого в свои мысли, подальше от заветного пихтача, будто жаль стало ей для деда таёжного лука. А ещё как на грех ружьишко своё дома оставил... Поразмыслив, дед решил переждать ночь на старой базе: «Пойдём, Умка. Знать, судьба нам ночевать в тайге. Авось обойдётся!»

Лес кончился неожиданно. Осиротелыми проёмами окон уставилась на Семёнчика контора треста «Сибпромохота». Солнце уже касалось верхушек деревьев, вечерело, надо было готовиться к ночлегу. По дороге Семёнчик плотно набил рюкзак хворостом, а, увидев под ногами подходящую деревину, схватил её за один край и поволок к месту будущего ночлега.

Асфальтовая дорожка, ведущая от решетчатых ворот вдоль покосившегося, наполовину сгнившего забора со следами облупивщейся зелёной краски, заросла травой. Всюду валялись ржавые железки, болты, гайки, куски труб, согнутая в диковинные клубки проволока и всякий другой хлам, указывающий на полное запустение. На первом этаже конторы когда-то находился гараж. Теперь сорванные с петель железные ворота валялись неподалеку от входа. «Черметовцы орудовали, - догадался дед Семён. - Как же они собирались вывести такую громадину? Чудно!» Оставив рюкзак и деревину в гараже, он решил сделать ещё одну ходку за дровами. Острым охотничьим ножом нарезал лапника, поверх уложил толстую сухую ветку, хорошенько стянул один край ремнём, и, ухватив за другой, свободный, поволок своё будущее лесное ложе в гараж. Уже на самом выходе из тайги, у глухого распада, Семёнчик приметил зелёную щетину колбы. «А вот и ужин!» - довольный, думал он, когда аккуратно срезал зелёные побеги и набивал ими карманы куртки. Возле гаража Умка, крутившийся всё время рядом, вдруг насторожился, в глотке у него глухо заклокотало, но в голос не залаял. Он с тревогой смотрел туда, где тёмная лента реки, тянувшаяся прямо около километра, делала крутой поворот и скрывалась из виду. Дед Семён знал своего пса – Умка понапрасну тревожиться не станет. «Эх, ружьишко дома оставил…» - пронеслось у него в голове.

Через пару минут и до Семёнчика долетел низкий ровный звук. Что это?.. Из-за облаков вынырнул самолёт и, всё быстрее и быстрее увеличиваясь в размерах, стал приближаться к полуразрушенным постройкам «Сибпромохоты». Умка, приподнявшись на задние лапы, звонко, заливисто залаял. Выйдя из оцепенения, Семёнчик, повинуясь какому-то бессознательному внутреннему порыву, махнул рукой крылатой машине. Темный силуэт самолета пошел на разворот. Снова зайдя в створ реки, машина стала снижаться. Едва не задевая шасси верхушки деревьев, она долетела до начала плато, и, нырнув вниз, на каменистую поверхность пляжа коснулась темно-бурых плит, которые тянулись вдоль правого берега речки.

Из-под колёс взметнулось облачко пыли, двигатель надрывно взревел, и, замедлив ход, винтокрылая машина покатила вдоль речки в сторону базы. Забор в том месте уже окончательно сгнил, щерясь в небо редкими столбами пролётов, и Семёнчик мог видеть, как из кабины военного самолёта (именно военного!) вылез лётчик в кожаной куртке и шлеме. Спрыгнув на землю, он жестом подозвал остолбеневшего деда. Семёнчик уже не сомневался – перед ним стоял военный истребитель времён Второй мировой войны! Уж он-то насмотрелся этой техники на ремонтных площадках! В тот военный год их семья жила в Красноярске. Отец Семёна Пантелеймон был механиком, как говорится, от бога, мать сутками пропадала в госпитале, вот и болтался пятилетний Сёма то в госпитале, то на ремонтной площадке.

Там и приклеилось к нему на всю жизнь ласковое «Семёнчик». Ремонтники то и дело подзывали: «Семёнчик, принеси это! Семёнчик, подай то!»

Тогда основной американской машиной, идущей на фронт, был истребитель «Airсobrа», или просто «кобра», как её называли летчики. Самолёт неплохо себя зарекомендовал в бою, но к русским морозам был совсем не готов. Вот и приходилось ремонтникам в Красноярске адаптировать машину к российским широтам: меняли непригодную для студёной погоды резину, заморские антиобледенители на наши – морозоустойчивые да трубки покрепче ставили… Некоторые лючки на «кобре» были настолько малы, что только детская ручонка в рукавице и могла туда пролезть, а без рукавиц работать было невозможно - пальцы на морозе мигом деревенели. Вот и намёрзся тогда маленький Сёма, помогая взрослым, чем мог.

Именно туда по Красноярской воздушной трассе Уэлькаль – Сеймчан - Якутск - Киренск - Красноярск перегоняли американские самолёты наши пилоты по договору союзных государств. Там в короткие минуты отдыха механики передавали услышанные от летчиков истории об опасных, а подчас и гибельных перелётах через Чербский и Верхоянский хребты, Оймякон, где самым страшным врагом наших асов были лютые морозы. Рассказывали, к примеру, про летчика Терентьева, как-то у Верхоянского хребта у его «Кобры» отказал двигатель. Так вот он сумел посадить машину в непроходимой тайге прямо на речку. Говорят, если бы не оленеводы – так замёрз бы. Накрепко засела в памяти маленького Семенчика услышанная история, часто он представлял себе этого Терентьева, а по ночам и сам вместе с ним геройски сажал «кобру» в лесу и встречался с оленеводами.

Чего только ни передумал, чего только ни припомнил дед Семёнчик, пока приближался к истребителю, заодно и себя в очередной раз поругивал, что оставил дома ружьё. Потом и вовсе успокаивался так: самолёт дескать принадлежит какому-нибудь историко-патриотическому клубу да неопытный пилот заблудился. Дед не раз видел телепередачи с такими игровыми баталиями, когда участники, переодевшись в форму солдат разных эпох, а то и вовсе облачившись в латы, ходили стенка на стенку. Ну, дети детьми! Чем только народ себя ни развлекает! Их бы удаль да на сенокосе… А самолет-то с каждым шагом становился всё ближе и ближе - пилота уже разглядеть можно. Что-то уже подсказывало деду: всё, чем он себя только что успокаивал, – выдумки. И настороженная поза, и расстегнутая кобура, и нервно подрагивающие кончики пальцев у рукояти пистолета, и подозрительный взгляд усталых, но цепких глаз – всё выдавало сильное напряжение лётчика.

Как ни старался Семёнчик идти твёрдо, колени его предательски подрагивали. Чуя недоброе, вытянув вперед смолянистую морду с белым «бланшем» под правым глазом, будто перед ним добыча, рядом опасливо шёл Умка. Истребитель картинкой из далёкого военного детства лачил глаза свежей краской. Нос самолёта опирался на длинную тоненькую стойку и в сгущающихся сумерках напоминал неуклюжего гигантского таёжного комара, впившегося жалом в камень.

Лейтенант Терентьев, лётчик, - первым представился пилот.

Дед Семён, танкист, - вспомнил Семёнчик былые армейские годы и даже как-то приободрился.

Шутник ты, отец, - чуть улыбнулся лейтенант, - в русско-японскую танков ещё не было.

После крепкого рукопожатия он как-то сразу обмяк - усталость взяла своё, снял шлем, обтер рукавом взмокший лоб.

Совсем вымотал меня Верхоянский, двигатель забарахлил, думал всё – конец. А тут гляжу: полосочка вдоль речки что надо – ровная, гладкая. У этого коня чуть что – нога передняя подламывается, а сейчас ничего, выдержал, – лейтенант ласково посмотрел на «комариное жало».

Населённый пункт далеко?

Да как сказать? – замялся Семёнчик. - Если вдоль реки – одно дело. Напрямки, через чащу – другое.

По карте показать сможешь?

Чего же не смочь, - нижняя губа Семёна обидчиво оттопырилась.

Лейтенант снял планшет, развернул карту.

Вот здесь, - дед уверенно ткнул пальцем и, немного поколебавшись, заглянул лётчику в глаза: - А ты откуда, сынок?

Казалось, от былой настороженности деда, не осталось и следа.

Бдительность проявляешь, отец? Правильно. Время сейчас такое. Посветить есть чем? - Лётчик зачем-то расстегнул нагрудный карман.

Я сейчас костёр налажу – холодно уже, - засуетился дед.

И то верно, заодно поужинаем. Как тут у вас с продуктами?

Да есть маленько, - Семёнчик вспомнил о краюхе хлеба на дне рюкзака и о душистом сале, предусмотрительно захваченных на всякий случай. С колбой это уже деликатес! Он в предвкушении вытащил из кармана добрый пучок таежного лука.

Ничего, отец, - увлажнившиеся глаза лейтенанта вдруг загорелись ненавистью.

Он смотрел, как на западе зарево цвета киновари уже залило своим огнём пики вековых деревьев, и отблески этого пожара трепетали в его глазах.

Разобьём фашистов – заживём! - всё больше распалялся пилот. - За всё ответят сволочи! За товарищей, что в тайге лежат, за то, что вы тут травой питаетесь, за всё! - Пилот сжал кулак и угрожающе потряс им в воздухе.

«Нет, на любителя не похож, – подумал дед, - слишком натурально играет».

Тебе там сверху виднее, сынок, когда войне-то конец? - решил подыграть дед, чтобы мысленно выдать окончательный диагноз заигравшемуся «лейтенанту».

Скоро, отец, скоро. От американских лётчиков я слышал, что вот-вот второй фронт откроется.

Дед почесал затылок. Глянул на новенький истребитель, потом на лётчика, задержал взгляд на Умке и махнул рукой:

Ради такого дела отведаем «второго фронта», - лётчик подмигнул, запрыгнул на крыло и, перегнувшись в кабину машины, покопался в своих вещах.

Держи, дед! Чёрт с ним – с этим НЗ, - он кинул вниз какой-то тёмный предмет.

Семён ловко поймал его и обомлел. В лучах заходящего солнца ещё можно было разглядеть на поблескивающей желтоватой поверхности жестяной банки надпись: «Свиная тушенка», ниже шли какие-то письмена на английском. Семёнчик их не понял, а в самом низу, возле самого донышка банки - уж никак не ошибиться - было выбито: New York, N. Y… Семёнчик узнал её: точно такую же банку американской тушенки он как-то получил в свой день рождения от одного летчика-истребителя на ремонтной площадке в Красноярске зимой сорок третьего года. Он уже не помнил, какая на вкус была тушенка, но блестящая банка с надписями на русском и английском языках ещё долго стояла на полке, напоминая ему о военном детстве. Дед зачарованно смотрел на банку. Лейтенант что-то рассказывал, вышагивая взад-вперед рядом с оглушенным таким совпадением Семёнчиком, но тот его будто бы и не слышал.

- …Скажи там у вас в сельсовете: так, мол, и так, пусть людьми обеспечат, - потряс его за плечо пилот.

Что? - встрепенулся Семёнчик.

Я говорю: людей бы сюда, чтобы пляжную полосу подровняли. Мало ли что. Мне вот повезло – приземлился. А я своим доложу, что есть на экстренный случай запасная полоса. Ну, договорились?

Хворост имеется? - лётчик потряс коробком со спичками.

Угу, - задумчиво ответил дед и вытряхнул из рюкзака хворост. Он взял протянутый в темноте коробок – на этикетке нарисованный истребитель с красными звездами преследовал горящий самолёт со свастикой. Привычным движением Семёнчик достал спичку и чиркнул о шероховатую поверхность серы. Спичка вспыхнула. Вдруг порыв ветра загасил огонь. Дед, наконец, решился: он чиркнул снова и участливо спросил:

А скажи-ка, мил человек, какой сегодня, по-твоему, год?

Семёнчик поднял спичку так, чтобы в сумерках можно было разглядеть лицо напротив. Никакого лица не было. Дед вышел из гаража, огляделся – никого.

Что за чертовщина?! - прошептал он пересохшими губами.

Солдатик! - жалобно позвал он в темноту. Тишина.

Он глянул на речку, и неприятный холодок пробежал у него по спине. В наступившей темноте ещё можно было разглядеть, что никакого самолёта там не было – даже следов. Речка была, чёрная стена тайги по-прежнему прикрывала пляж, где ещё недавно стоял истребитель, но сама машина как в воду канула. Семёнчик, в глубине души сожалея о своём партийном прошлом, три раза выразительно перекрестился:

Царица небесная, спаси и сохрани!

Всю ночь дед не сомкнул глаз. Полная луна – огромная жёлтая – заливала серебром ровную дорожку пляжа. А дед палил деревину, и ему мерещилась всякая нечисть: то тень отделится от деревьев на том берегу реки, то сама река вдруг оживёт причудливыми тварями, то вскрикнет кто-то в тайге жалобно. Умка тоже не спал. Отойдёт от костра недалеко, прислушается, мордой поводит – запахов тревожных соберёт и - назад, к огню, под защиту хозяина.

С первыми рассветными лучами Семён засобирался в обратный путь. Только дома, плотно закрыв за собой дверь и зашторив окна, он заглянул в рюкзак. Вынуть банку сразу не решился, всё ощупывал, рассматривал в темной утробе рюкзака, словно не верил холодку под пальцами, а потом, вытащив банку с тушенкой на свет божий, постановил по центру стола и долго глядел на неё.

Хорошо, - сказал он, наконец, сам себе, - посмотрим.

На следующее утро Семёнчик был во всеоружии. В рюкзаке уже лежала нехитрая снедь с расчетом на три дня, коробка с патронами, тёплый свитер и другие нужные в тайге вещи. Задержавшись в сенях, дед выхватил из груды сложенных в углу огородных инструментов лопату, а возле крыльца отвязал радостно прыгавшего Умку.

Где пропадал, Семёнчик? Я вчерась ужо хотела к участковому идтить, - окликнула возле калитки соседка Никитична.

Ты лучше приставь его к Лёхе, внуку своему. Опять рулады ночью под окнами выводил, - отрезал дед, пресекая расспросы.

Крючок на калитке брякнул, и хозяин, не оборачиваясь, поспешил в сторону леса - Умка не отставал. Теперь дед шёл короткой дорогой и к полудню был на месте. Набрал хвороста, наломал ещё лапника, оборудовал место для ночлега и стал ждать. Самолёт появился неожиданно, как и накануне. Махнув звёздными крыльями, пошёл на посадку. Притулив в угол ружьё, Семёнчик теперь сам вышел навстречу лётчику.

Лейтенант Терентьев, лётчик, - первым снова представился пилот, будто и не виделись они вчера.

Тот же тревожный взгляд, нервные пальцы у кобуры...

Семёнчик тоже представился.

Что за строения? - поинтересовался лётчик.

Да вот... Охраняю, - уклончиво сказал дед.

Пошли к кострищу, разговорились: «Вот – второй фронт… Надо бы полосу подготовить… Хворост есть?». Семёнчик добросовестно отвечал на все вчерашние вопросы, внимательно слушал будто заученную речь пилота о пригодности полосы. А в полночь будто сказочная Золушка и её карета снова исчезли и летчик, и самолёт.

К середине июня в кухне на столе у Семёнчика красовались пятнадцать банок американской тушенки и пятнадцать неполных коробков спичек. Дед Семён всё так же исправно ходил в тайгу, счищал лопатой мох с каменистой поверхности пляжа, срезал кусты, встречал самолёт. Он давно перестал терзать себя вопросами и разными думами: что за самолёт, откуда он берётся, кто такой этот лётчик Терентьев? Всё равно ничего не надумаешь. Работы было много, и дед, как когда-то маленький Сёма, так же помогал своим. Вновь после смерти своей старухи он радовался жизни: ему нравилось встречать самолёт, «удивляться» второму фронту и даже слушать заезженную речь пилота. Дед как-то попытался сменить тему разговора, но лётчик, словно не слышал Семёна, гнул своё: надо, мол, полосу делать – и всё тут. И Семёнчик делал. Только вот силы у него были уже не те. Это раньше, в молодости, он мог на себе целые стволы деревьев таскать, пусть и не самых больших. Теперь же, чтобы свалить пару пихт, ему нужен был помощник. Работника следовало подобрать неболтливого и такого, чтобы в руках сила была – не на прогулку идти. После недолгих раздумий выбор пал на Лёху-десантника – внука Никитичны. Было ему под тридцать. Лёха этот после армии в город подался, в деревне говорили, что там на него то ли братки наехали, то ли он сам в братках ходил. В общем, сбежал он из города от кого-то – может, от властей, а может, от бандитов. История тёмная, но Семёнчика не это заботило. Лёха сильно пил. Бывало вечером начнёт песни орать – спасу нет. Утром ходит по дворам – работу ищет, где за деньги, где за поллитру, а вечером снова заводит «Ан двенадцать набирает высоту», и под конец песни какой-то паренёк, «не найдя купола над головой», в очередной раз разбивается насмерть. Последний куплет всегда шел вперемешку рыданиями Лёхи и диким воем Буяна – собаки Никитичны.

Ну что, пихту завалить сможешь? - спросил дед Лёху.

Для тебя, дед, хоть слона завалю, - Лёха возвращался с халтуры и был навеселе. - Я, Семёнчик, всегда правофланговым был.

Двухметровый детина самодовольно улыбнулся и сильнее заломил на голове замасленный голубой берет.

Ты сегодня свою шарманку не заводил бы...

Какую еще шарманку? - мутные глаза Лёхи подозрительно уставились на соседа.

Ту, из-за которой десантник всё падает да никак разбиться не может. Выспаться надо. Пойдём спозаранок.

Наутро изрядно помятый Лёха зашёл к Семёнчику.

Дед, аванец бы мне...

Какой ещё «аванец»? - сурово приподнял бровь Семёнчик.

Граммов сто...

Ничего, на месте опохмелишься, гвардеец. Жди меня во дворе, - дед был непреклонен.

Перед выходом Семёнчик открыл шкаф в спаленке, извлёк из-под всякого тряпичного хлама огромную бутыль с коричневатой жидкостью, с усилием вытащил пробку, поморщился от самогонных паров, ударивших в нос, и, наполнив жидкостью поллитровку, сунул её в рюкзак.

Всю дорогу Лёха молчал. На его красном от ночного веселья, взмокшем лице были видны следы похмельных страданий. Он плёлся, плохо разбирая дорогу, тяжело дышал перегаром в спину Семёнчику. К базе вышли, как говорится, по графику - как планировал дед.

Не томи, Семёнчик, - заскулил Лёха, мешком рухнув на лапник в гараже, и жалобно поглядел на деда.

Тот неторопливо развязал рюкзак, достал бутылку.

Смотри, Лёша, - деловито предупредил дед, кивая на пузырь, - эта штука очень сурьёзная – я сам гнал и на травках нужных выстаивал. От неё таких правофланговых вытягивало, не чета тебе.

Не переживай. Здесь всего тридцать три «булька». Я и не столько держал. - Лёха с силой дунул в граненый стакан и честно, бульками отмерил сто граммов.

Смотри, как бы к вечеру к тебе твой «десантник» не прилетел, - Семёнчик хитро улыбнулся: кто поверит пьяному Лёхе, что он самолет видел в тайге?!

Дело заспорилось. Лёхин тельник мелькал повсюду: хворост собрать, дров нарубить, пихту завалить, кусты кое-где подрезать. К вечеру всё было готово. Каменистое плато теперь было не узнать – всё ровно, как доска.

Семёнчик, для чего тебе это? - Лёха махнул свободной от стакана рукой в сторону полосы.

Пил бы ты меньше, Лёша, - переменил тему дед, избегая объяснений.

Лёха опрокинул в глотку содержимое стакана, крякнул и потянулся к закуске. В то же мгновение над тайгой появился самолёт. Лёхина рука так и застыла в воздухе, не дотянувшись до куска сала. Махнув крылом, «кобра» пошла на второй круг. Лёха, сидя с открытым ртом, ткнул пальцем в самолёт, только что севший на полосу, и что-то промычал.

Я предупреждал тебя, Алексей, - строго сказал Семёнчик и направился к самолёту.

Поздоровались. Дед получил очередной гостинец. Пошли к гаражу. Всё как обычно, да не совсем. Вдруг пилот сказал Семёнчику:

Хорошая полоса получилась, спасибо, отец. Может, и к награде тебя представят. Теперь можно садиться.

Кому садиться? - дед в надежде услышать что-то важное, затаил дыхание, ловя каждое слово.

Лётчик тряхнул головой, словно сбрасывая с себя какое-то оцепенение, но вместо ответа дед услышал:

Хворост имеется? - И очередной коробок лег в грязноватую мозолистую ладонь Семёнчика.

Затаившись в сторонке, на куче мусора сидел Лёха, сверкая из тёмного угла белками глаз. Он с недоумением уставился на человека в кожаной куртке, а тот, в свою очередь, сурово зыркнув на верзилу в изодранной тельняшке, ткнул в него пальцем, точно с плаката времён Отечественной войны, и грозно спросил:

Дезертир?

Контуженный он на всю голову, - беззаботно махнул рукой дед на Лёху и опустил глаза, - комиссовали недавно. Вот вожусь теперь.

По тому, как Лёха удивленно вскрикнул, закрывая лицо руками, будто защищаясь от удара, Семёнчик понял, что пилот снова растворился в воздухе.

Налить ещё? - ухмыльнулся дед, протягивая на четверть наполненную бутылку.

Лёха испуганно замычал.

А я тебя предупрежда-ал – сурьёзная штука! - назидательно протянул дед, а затем опытным глазом отмерил в стакан сто граммов и залпом выпил. Семёнчик был доволен. И не столько его радовало, что лётчик посулил ему награду (зачем она ему?), сколько радостно стало от того, что он смог помочь своим. Как в детстве, когда в замерзших ладошках держал стылый инструмент, когда бежал встречать каждый самолёт, с завистью глядя на усталые, но счастливые лица пилотов; радовался, что здесь, в этом укромном таёжном месте, как и раньше, люди живут вместе, когда человек человеку друг, и что всё, как и в детстве, по-честному – не было здесь ни дельцов, ни бандитов, ни ожиревших банкиров, ни лохов. Там, на западе, был враг – и он будет разбит! Так было всегда, когда они играли с ребятами в войнушку.

Дед сел у костра, смахнул со щеки счастливую слезу и во всё горло грянул:

Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны,
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой Родины сыны.

На следующий день Семёнчик доставил притихшего Лёху домой. Рядом с дедовой избой стоял уазик Степана. У внука был свой кооператив в городе. С ранней весны ездил он по деревням, договаривался с пасечниками о ценах на мёд. У старика он был редким и недокучливым гостем. И никогда не заезжал в разгар заготовки мёда, а тут – случай неординарный, прикатил в июле. Дед любил своего внука, но занятие его никак не мог принять. Вот и сейчас начал внуку мораль читать:

Тебе, Степан, твоё богатство глаза застило. А человек он для того и есть, чтобы внутрь себя заглянуть, понять, кто он таков и для чего чадит на свете белом. Вот если поймёт он это, тогда каждый Божий день будет для него дороже злата-серебра…

Так и уехал Степан, не выведав, чего это дед в тайгу с лопатой шастает.

А на следующий день Семёнчик слёг. Вытянула тайга силы из деда, забрала сырыми ночами. Не знай Никитична новую привычку своего соседа уходить надолго в тайгу, наведалась бы к старику, но случилось так, что деда поздно хватились. А виной всему гражданский самолёт с начальством из области, который, как снег на голову, сел вдруг на дедову полосу. Много шума наделала эта аварийная посадка. Самолёт тот в город летел, когда в пути что-то случилось с двигателем. Пилот АН-28-го сразу смекнул - кто-то приводил в порядок пляж у речки. «Сесть негде – тайга. Гляжу: речка чёрточкой блестит и пляж – ни кустика, ни деревца, чистый ровный, как подгадал кто! Я на круг, а потом на глиссаду», - рассказывал он потом журналистам.

Не случись этого, не спас бы он ни машины, ни пассажиров, что летели этим рейсом. В деревню репортёры из города понаехали. Местные газетчики подняли шум: что да как, кто герой? Тут Леха про деда Семёна и вспомнил.

Очнувшись от горячки, дед удивлённо поглядел на скопление народа вокруг него, казалось, лопнет его изба от такого количества людей. У кровати хлопотали врачи в белых халатах, репортёры с фототехникой, чиновники в строгих костюмах, деревенские… Но пуще всего он удивился человеку в лётной форме, что сидел напротив, и его тревожным, цепким глазам. Эти глаза он узнал бы из тысяч других, когда-либо виденных им за всю его долгую жизнь. С каким нетерпением он каждый раз ждал, когда этот усталый недоверчивый взгляд серых глаз из-под лётного кожаного шлема засветится приветливо и хриплый голос весело скажет: «Ради такого дела – отведаем «второго фронта».

Терентьев, - удивленно пробасил пилот. - Откуда известна моя фамилия, дедушка?

Семён окинул потухшим взглядом комнату, стараясь не пропустить ничьего лица, посмотрел на Лёху, репортёров. Вдруг глаза деда осветились догадкой.

Посадил? - одними губами спросил он пилота.

Посадил, дедушка, посадил! Скольких людей вы спасли!

Мы спасли, - шептали губы, - и ещё, дед твой – лейтенант Терентьев.

Вы знали его? - от удивления пилот даже привстал со стула.

Знавал, - слова давались Семёну с трудом, - он тебе гостинца передал: второй фронт. Там, на столе…

Деда увезли в районную больницу. После врачи говорили – на день бы раньше… «Кто ж знал?» - разводила руками Никитична, утирая кончиком платка накатившую слезу. Сердобольная соседка хотела взять к себе Умку, но пёс куда-то пропал. Как-то осенью охотник тот, что с дальней заимки, рассказывал: в тайге, аккурат на той речке, где самолет недавно сел, видел он черного пса с белым «бланшем» под правым глазом – бока впалые, одни кожа да кости. Тощий пёс сидел недвижно. Вытянув вперед черную как смоль морду, прислушивался. Будто ждал чего-то…

_________________________________________

Родился в городе Темиртау (Казахстан), живет в Петрозаводске. Окончил факультет психологии КГПА. Автор книг «Ожидание в 2000 лет» (2008), «Под солнцем цвета киновари» (2012), «Смотритель реки» (2015). Публиковался в изданиях «Север», «Полдень», «ЛИTERRAТУРА» и др. Организатор фестиваля «Петроглиф».

Те, кто вернулся с войны стали либо фаталистами, либо уверовали в Бога. Много раз мне довелось испытать на собственном примере, как жестко и неотвратимо действовала Судьба на войне
Зимой 1942-43 годов танковая бригада понесла тяжелые потери в боях за Моздок. Я служил в этой бригаде и уцелел. Судьба, предвидя самое вероятное развитие событий, тогда- же решила перевести меня с должности механика-водителя танка в другой, менее опасный род войск. Срочно и любой ценой, но случилось это далеко не сразу.
Сумрачным зимним днем танковая колонна, в которой следовал и наш Т-34, после долгого марша втянулась в станицу Левокумскую. Отступавшие немцы взорвали за собой мост через Куму, вместо чего нас ожидала временная бревенчатая переправа, наведенная саперами из всего, что под руку попало. Недоверчиво осмотрев ее, наш комбат спросил у саперного начальника:

Ария Семен Львович

А танк пройдет? Двадцать пять тонн?
- Не сомневайся! - ответил тот. - Гвардейская работа! Но - по одному.
Первый танк медленно и осторожно прополз по играющему настилу. Второй - столь же осторожно въехал, слегка отступив от осевой линии, добрался до середины и вдруг начал у всех на глазах двигаться не через реку, а вдоль нее, а затем вместе с мостом боком рухнул в поток, оставив на поверхности лишь ведущую "звездочку" гусеницы. Экипаж был не без труда выловлен из ледяной воды. За водителем пришлось нырять. Наш танк был третьим.
После энергичного мата с саперами и угроз расстрелять, комбат привел откуда-то местного деда, взявшегося указать брод. Усадив деда на свой "виллис" и разъяснив мне всю меру ответственности как головного, комбат велел нам следовать за ним.
- Не особо разгоняйся, но и не отставай, - предупредил он.
- Если что не так, я тебе фонариком посигналю.
И мы двинулись вдоль реки, пока окончательно не стемнело. Фар у нас не осталось, с первого боя, а даже если бы они и были, - светить опасно из-за авиации немцев. Вот так, в темноте, слегка разбавленной рассеянным лунным светом, не видя дороги, я тянулся за прыгающим синим огоньком командирского "козлика". Колонна шла за мной.
Так проехали километров с десять. Как стало известно позже, комбат попросту проскочил мосток через овраг, не остановившись и не просигналив. Мой танк подлетел к нему на изрядной скорости и мосток рухнул, как подкошенный. Танк с ходу ударился лобовой броней в скат оврага, перевернулся и кверху лапами сполз на дно.
Оглушенный ударом, я обнаружил себя погребенным под грудой выпавших из "чемоданов" 76-миллиметровых снарядов, вперемежку с пулеметными дисками, инструментами, консервами, трофейными продуктами, пилой, топором и прочим танковым имуществом. Тонкими струйками сверху лилась кислота из перевернутых аккумуляторов. Все освещалось зеленым зловещим светом сигнальной лампочки.
Сам я был цел, но изрядно помят. Первая мысль - я раздавил экипаж. Дело в том, что на марше экипаж как правило, сидит не в утробе машины, а на трансмиссии - на теплом месте позади башни, укрывшись брезентом. Однако оказалось, что все живы, - их швырнуло при перевороте, как из катапульты, вперед на землю. Теперь командир, лейтенант Куц, кричал откуда-то снаружи:
- Ария! Ты живой?
- Вроде, - отвечал я. - А как ребята?
Затем я выбрался через донный (но ставший потолочным) "десантный" люк и осмотрелся. Зрелище было впечатляющее. Танк стоял на башне, задрав гусеницы. Ствол пушки торчал снизу, от земли. Ни разу за всю войну я не видал танка в более невозможном положении. Мы молча смотрели на машину.
Комбат возник, как черт из табакерки. После подробных объяснений по-русски всего, что он думает обо мне и ситуации, в целом, он приказал:
- Оставляю для буксира одну машину. К утру - чтобы вытащить наверх, привести в порядок и следовать за нами. Не сделаете - расстреляю!
Что мы думаем о нем - объяснять не стали и взялись за дело. За ночь мы вырыли дорогу наверх, буксиром перевернули свой танк сначала набок, а затем и на гусеницы. Затем разгрузили его от железного завала внутри и попытались завести аварийным пуском, сжатым воздухом. И этот, лучший танк второй мировой войны, после таких передряг завелся!
На сон и еду оставался час. С рассветом мы двинулись дальше. Первая попытка Судьбы убрать меня с танковой службы не вполне удалась.
К середине дня, успешно преодолев обозначенный брод, мы догнали колонну, доложились комбату и встали в колонну. Все четверо были изнурены до предела, но больше всего досталось мне. Я неудержимо засыпал на водительском месте. Мне все время снился идущий впереди танк, а это было опасно. Лейтенант, видя мое состояние, остался внутри, подбадривал и то и дело толкал ногой в спину со своего сиденья в башне. Подменить меня было некому. Командир отказался, ссылаясь на малую практику вождения в училище военного времени, башенный Колька Рылин и радист-пулеметчик Верещагин вообще не обучались вождению танка. Взаимозаменяемость экипажа, обязательная на войне, напрочь отсутствовала. Так они полеживали снаружи на теплом кожухе дизеля,а я в одиночку маялся за рычагами управления, принимая на грудь поток леденящего ветра, всасываемого ревущей за спиной турбиной вентилятора.
На первом же привале, поев каши с лендлизовой тушенкой, мы обнаружили в двигателе течь маслопровода. Падение танка в овраг - не прошло даром. Решили, что течь незначительна, и, плотно затянув трещинку несколькими слоями изоленты и проводом сверху, тронулись дальше.
Еще через полста километра случилось нечто: после краткой остановки двигатель не завелся. Позвали технаря. Тот недолго полазил внутри, попытался провернуть турбину ломиком и изрек:
- Только кретин мог рассчитывать, что такой манжет удержит масло! Оно все вытекло. Движок ваш сдох, его заклинило...
- Что будем делать? - спросил лейтенант.
- Что будете делать вы - решит командир бригады. А танк в полевых условиях вернуть в строй невозможно, нужно менять движок, для этого нужен стационар. Сидите пока здесь,а я доложу и завтра пришлю буксир.
Колонна ушла,а мы остались в одиночестве. В голой, припорошенной снегом степи, мела поземка. Ни деревца, ни кустика и лишь вдали, в стороне от дороги пара приземистых сараев. Сидеть в ледяном танке невозможно. Попытались соорудить подобие шалаша, набросив брезент на пушку. Внутри для видимости тепла зажгли ведро с соляркой. Кое-как поели. Через пару часов нас было не узнать от копоти.
- Так, - подвел итог лейтенант, - не подыхать же здесь... Идем ночевать туда, - он махнул рукой на черневшие вдали сараи. - Труба там есть, значит есть печка. Солома тоже наверняка осталась. У машины ставим пост. Тебе нужно отоспаться. Поэтому ты первым и отстоишь полтора часа - и я пришлю смену. Зато потом всю ночь будешь кемарить.

Я остался у танка с ручным пулеметом на плече. Время мучительно тянулось. Взад - вперед. Взад - вперед. Прислоняться нельзя - смыкаются веки. Но ни через полтора, ни через два часа смена не появилась. Сморенные усталостью, экипаж спал непробудно. Дал очередь из пулемета - никакого эффекта. Нужно было что-то делать, иначе я просто замерз бы насмерть. Да и ноги уже не держали.
Я запер танк и, спотыкаясь, побрел по заснеженной стерне в сторону сараев. С трудом разбудив спавшего на соломе лейтенанта, сказал ему, что так не делают... Был поднят плохо соображавший Рылин. Ему вручили пулемет и выпроводили за дверь. Не раздеваясь, я рухнул на его место и тотчас провалился в сон.
Рылин постоял на холодном ветру и нарушил присягу. На рассвете мы вышли из сарая, ругая проспавшего смену Верещагина. Глянули на дорогу, а танка нет. Украли. Рылина - тоже нет. Нашли его в соседнем сарае, где он мирно спал, обняв пулемет. Когда ему обрисовали ситуацию, он, как ужаленный, выскочил наружу, проверить. Позже объяснил, что придя ночью на место и обнаружив пропажу объекта охраны, -он вернулся и лег досыпать. На естественный вопрос, почему всех тут же не поднял по тревоге и почему завалился в другой сарай, - объяснил, что не хотел беспокоить...

Эта версия, несмотря на полную ее абсурдность, полностью снимала с него немалую вину. Поэтому он стоял на своем твердо и врал нагло, глядя нам троим в глаза. Поскольку опровергнуть эту чушь было, кроме логики, нечем, - крайним для битья оказывался я, бросивший свой пост часовой. И лейтенант Куц как командир, отвечающий за все.
С тем и побрели мы по широкому кубанскому шляху, по мерзлым его колеям, с чувством обреченности и без вещей.
Протопав в полном молчании километров десять, мы добрались до околицы обширной станицы, где и обнаружили следы своего злосчастного танка. Оказалось, что шустрые ремонтники, приехав ночью и найдя танк без охраны, открыли его своим ключом, а затем и уволокли на буксире. Конечно, они видели полевой стан и понимали, где экипаж, но решили немного пошутить...

Эта шутка, в сочетании с упорной ложью нашего боевого товарища и друга Рылина, обошлась нам дорого. Комбриг за все наши дела приказал отдать лейтенанта Куца и меня под трибунал и судить по всей строгости законов военного времени. Что после недолгого следствия и было сделано.
Но это уже совсем другая и совершенно невеселая история, после которой я никогда больше не вернулся в танковые войска, хотя и вынырнул из этой очередной передряги живым.
Как изобретательно может действовать Судьба, если захочет спасти кого-то и перевести из одного рода войск в другой. Кто, кроме Нее, мог использовать для этой цели столь удивительное сочетание происшествий?
Добавлю, что через много лет, после войны, я попытался выяснить дальнейшие судьбы членов моего экипажа. Но Центральный Архив Министерства обороны не располагал такими сведениями. Они бесследно растаяли в прошлом. И еще одно, Рылин сознательно принес меня в жертву и знал, что своими словами губит меня. Но разве не оказался он всего лишь слепым орудием оберегавшей меня Судьбы? Так относительно все в нашем мире.

А.Д. Семен Львович, как для Вас началась война?

Я учился в Новосибирском институте военных инженеров транспорта. Когда началась война, весь курс был мобилизован, и нас повезли под Москву, но до фронта я не доехал, поскольку наш эшелон разбомбили, я был контужен и попал в госпиталь.

После госпиталя меня направили в 19-ый учебный танковый полк, располагавшийся в Нижнем Тагиле. Полк состоял из батальонов, каждый из которых готовил танкистов определенной специальности: в одном готовили командиров танка, в другом - башнеров (заряжающих - прим. Артем Драбкин) и т.д. Я попал в батальон, готовивший механиков-водителей.

Обучение производилось на натуре: стояли танки, нас обучали вождению, связи с командиром, устройству, обслуживанию двигателя. Надо сказать, что в зимних условиях завести двигатель танка было очень тяжело. Для этого нужно было часа за два до выезда его прогреть, то есть подсунуть под танк противень величиной чуть меньше танка, в этот противень налить дизельное топливо и поджечь. Часа через полтора танк, который, как и мы, был весь в копоти, начинали заводить.

От экипажа требовалась взаимозаменяемость. На самом деле никакой взаимозаменяемости не было - очень уж краткое обучение было, но несколько раз я выстрелил из орудия. Также нас отводили на полигон, сажали в танк, заставляли преодолевать препятствия, менять трак (это была очень тяжелая операция - ремонт гусеницы). В эти два или три месяца, что длилось обучение, мы участвовали и в сборке танков на главном конвейере завода.

А.Д. Вас учили покидать танк?

Ну, как учили? Открываешь люки и выпрыгиваешь. Кроме того, там был десантный люк в днище, через который можно было покинуть танк скрыто от противника. В общем, тут обучение не требовалось.

А.Д. Я читал, что спарывали карманы с бушлатов, чтобы не зацепиться за выступающие детали танка.

Ничего не спарывали. У меня был хороший бушлат. А за что там цепляться? Люк был гладкий, с закругленными краями, и влезть и вылезть из него не составляло никакого труда. Более того, когда ты вставал с места водителя, то уже высовывался наружу практически по пояс.

После учебы всех погрузили в эшелон вместе с Т-34 и отправили на фронт. На фронт нас отправили через Среднюю Азию. Перевезли на пароме из Красноводска на Кавказ, через Каспийское море. По дороге с нашего танка ветром сдуло брезент. А, надо сказать, что без брезента в танке было туго. Брезент был крайне необходим: им накрывались, когда ложились спать, на нем садились покушать, если грузились в эшелон, им нужно было танк сверху накрыть, иначе внутри было бы полно воды. Это были танки военного времени. На верхнем люке вообще не было никаких прокладок, а на люке механика-водителя были какие-то прокладки, но они не держали воду. Так что без брезента было худо. Так вот мне пришлось украсть на складе парус, но об этом особенно рассказывать нечего, это же эпизод не боевой, а скорее из области военно-хозяйственной.

Мы вышли на Северный Кавказ и участвовали в боях за Моздок, в составе 2-ой танковой бригады. Потом нас перебросили в 225-й танковый полк, который участвовал в боях в районе Минеральных Вод и далее на Кубани.

А.Д. Трансмиссия у танка была надежная?

Трансмиссия на танке Т-34 была своеобразная. Там не было карданной передачи. Ведущие звездочки шестерен крепились непосредственно на продолжении вторичного валика коробки передач. По этой причине центровка коробки передач, относительно коленчатого вала, должна была быть идеальная. Её настраивали специальным приборам. Крепление делалось наглухо, потому что даже микронное отклонение вело к разрушению всей передачи. В принципе, танк был очень удачный. Мой танк, например, перевернулся через башню и завелся.

А.Д. Радиостанции были на танках?

Да, связь с командиром подразделения была по рации, расположенной с правой стороны корпуса. Внутренняя связь была по телефону, но работала она безобразно. Связь внутри осуществлялась ногами, т.е. у меня на плечах стояли сапоги командира танка, он мне давил на левое или на правое плечо, соответственно я поворачивал танк налево или направо. Когда я работал адвокатом, то в нашей консультации заведующим был Крапивин, Герой Советского Союза, командир танкового полка. Когда я рассказал, как сапогами сражались с противником, он сказал: "О! Теперь я признаю, что ты действительно танкист". Кроме того, на люке механика-водителя стояли совершенно безобразные триплексы, сделаны из желтого или зеленого оргстекла. Разобрать что-либо через такой триплекс, в прыгающем на рытвинах танке, было совершенно невозможно. Поэтому войну вели с приоткрытыми на ладонь люком.

А.Д. Какие на ваш взгляд наиболее уязвимые места в Т-34 для артилерийского огня противника?

Боковая броня.

А.Д. Если в бою подбивали гусеницу, что нужно было сделать: покинуть танк или пытаться отремонтировать гусеницу?

Пытаться отремонтировать гусеницу. Это несложное повреждение. Запасные траки были в наличии всегда. Они лежали на бортах и являлись, по-существу, дополнительной броней. Замена трака - это несложная операция.

А.Д. А какие недостатки Т-34 можете выделить?

Полное отсутствие заботы о комфорте экипажа. Я лазил в американские и английские танки. Там экипаж находился в человеческих условиях: танки изнутри были окрашены светлой краской, сиденья были полумягкие с подлокотниками. На Т-34 ничего этого не было. Забота об экипаже ограничивалась только самым примитивным. Об остальном мне трудно судить, я не инженер.

А.Д. Вам приходилось наверно сталкиваться и с ремонтом танка? Какие-то были ненадежные детали: трансмиссия, тяги, коробка передач?

Я с крупными дефектами конструкции или технологии не сталкивался. Танки были хорошие, безотказные.

А.Д. Существует мнение, что английские "Матильды" с бензиновым двигателем поджечь было значительно легче, чем наши с дизельным.

И американские были с бензиновым двигателем. Горели они, как факелы. То есть с одной стороны забота об экипаже, а с другой - пренебрежение защитой. Чем это объяснить? Мне трудно сказать. Кроме того, у них была узенькая база, и поэтому на скатах они валились на бок. Странные дефекты у них были, непонятные.

А.Д. Электрооборудование Т-34 было надежное?

Надежное. Вооружение было недостаточное конечно. Два пулемета, стоявшие на Т-34, не обеспечивали круговой сектор обстрела. Правда, можно было поворачивать назад башню, но это уже была целая морока.

А.Д. Танковый пулемет - эффективное оружие? Использовался часто?

Достаточно часто. Один пулемет был в башне, им управлял башнёр, а второй - на турели в корпусе у радиста-пулеметчика. Башенный тоже на турели был, но там турель была с очень небольшим углом горизонтальной наводки, а нижний пулемет был на очень хорошей турели - поворачивался на 45, а может, даже на 60 градусов, к тому же он и снимался легко.

А.Д. У Вас личное оружие было?

Нет, нам не выдавали. Я ведь снимал пулемет с турели, а другого оружия, видимо, не было. Иначе я бы это помнил.

Я не могу сейчас сказать.

А.Д. Но Вы сами ни с танками, ни с самоходками противника не встречались?

Нет, не встречался. Мы встречались с противотанковой артиллерией, с пулеметами, даже с зенитными орудиями встречались. В нашем полку за то время, пока я в нем был, штук 12 танков сожгли.

А.Д. Удавалось ли выбираться экипажу из танка, когда его подбивали?

Шансы 50 на 50. Если снаряд попадал внутрь танка, то там уже разносило всех в клочья, а если это была касательная пробоина, или снаряд попадал в моторное отделение, и танк загорался, тогда начинали выскакивать. Потери были огромные, это очень редкое явление, чтобы кто-то из танкистов прошел всю войну и остался жив. Там были потери почти такие же, как в истребительной авиации. В истребительной авиации век летчиков на передовой был максимум 40-60 дней. Близко к этому было и в танковых частях, но там все-таки были люди, которые воевали и по году, и по два.

А.Д. В Вашей части были какие-то асы?

Были. Запомнил фамилию - Суставнёв. Он был механик-водитель - весь в орденах. Считался толковым и везучим танкистом.

А.Д. В условиях боя какие характеристики танка кажутся наиболее важными?

Ну, все тут важны: маневренность важна, скорость важна, тут трудно что-то выделить. В первую очередь, конечно, жизнеобеспечение, непробиваемость, защита.

А.Д. А немецкая пехота была хорошо защищена от танков?

Так же, как и российская. Какая защита у пехоты? У него окоп. В землю зарылся и сидит. Если он бежит, он против танков ничего сделать не может. У них оснащение было, обмундирование, снаряжение значительно более богатое, они были хорошо подготовлены к войне. А у нас все это было в безобразном состоянии, армия к войне готова не была, ни количественно, ни технически. Все это делалось на ходу, на костях. Я своими глазами видел, как совершенно бездарно просрали всю первую половину войны. Население у нас огромное - пушечное мясо было в избытке. Если бы страна не была такая большая, то война была бы немцами выиграна в два счета.

А.Д. Говорят, есть такое высказывание, что танки воюют вдоль дорог. Это верно?

Я не вдумывался, но в принципе, конечно, танки опасаются непроходимых местностей. Все эти разговоры о том, что танки проходят через стены, валят деревья - все это чепуха. По-видимому, это соответствует действительности. Танки воюют вдоль дорог. Потому, что танк может перевернуться в овраге и увязнуть в болоте. В лесах он вообще не пройдет. Подлесок, конечно, давить может, но чтобы танк пер через кирпичные стены, как это у нас показывают в фильмах, такого я не видал.

А.Д. Рельеф местности старались учитывать при ведении танка?

Я сказал, в овраги лезть не следует! Я могу рассказать эпизод, который произошел со мной на Северном Кавказе. Ехал я по горной дороге и ехал. Потом она сузилась и у меня одна гусеница пошла чуть правее проезжей части. Весь мой танк поехал вниз, хорошо, там пропасти не было, а скальный откос под углом 45 градусов. Я по этому скальному откосу до самого низа ущелья так и доехал. Потом меня оттуда чудом добыли. А если б там была бы пропасть?!

А.Д. Немцы минировали дороги?

Минировали. Я на них не наезжал никогда, но видел мины. Они примерно такие же, как сейчас, вот такие тарелки.

А.Д. Вас тралами не снабжали?

Нет, тогда тралов не было в танковых частях.

А.Д. А противотанковые гранаты у немцев были?

Противотанковые мины - с этим я встречался; противотанковые гранаты я не видел, чтобы пехоты применяла. А наши советские противотанковые гранаты - это просто-напросто связки гранат.

А.Д. Попадали по Вам?

Попадали, но броню не пробивали. При ударе снаряда внутри звон, как в колоколе и от этого глохнешь.

А.Д. При таком попадании броня не крошилась?

Нет, броня была вязкая.

А.Д. Как определялось, пройдет танк по мосту или нет? Кто этим занимался?

Ну, кто это определяет? В инженерных войсках это специалист, кто определяет. Ккой вес транспортного средства, допустим ли для прохождения, но ведь во фронтовых условиях все это было примитивно, на глаз все делалось.

А.Д. Что Вы можете сказать о КВ?

Танк КВ был в очень малых количествах. Он был тяжелый, и под ним рушились все мосты. Это был весьма неудачный танк.

А.Д. В 1942-м году 76-мм пушка Т-34 справлялась со всеми существовавшими целями?

В тот период времени, да.

А.Д. Вы пишете, что фар у вас после первого боя уже не было. Их просто разбивало пулями?

Ну конечно, их сметало осколками.

А.Д. У Вас было достаточно высокое образование: вы же в институте учились, когда началась война. Почему вы стали механиком-водителем, а не командиром танка сразу?

Я не имел офицерского звания.

А.Д. Как вы стреляли: с ходу или с коротких остановок?

С коротких остановок.

А.Д. Кто следил за боекомплектом танков? Какова процедура пополнения? Существовала ли какая-то норма расхода боекомплекта?

Ну, какая там норма? Нет, стреляют по мере необходимости. А кто следит, я не знаю, командир танка, наверно. А что там следить? По мере убыли их пополняли. Вот и все. Норм расхода никаких не было.

А.Д. Какая задача ставилась перед Вами наиболее часто: поддержка пехоты, борьба с танками или подавление артиллерии противника?

Судя по тому, что с нами постоянно следовал десант, видимо, поддержка пехоты, которая сидела на танках. На Северном Кавказе не было сплошного фронта, и бои велись рейдами. Но это вообще вопросы к офицерскому составу. Солдат не очень посвящали во все эти тактические идеи. У солдат была чисто техническая функция.

А.Д. И Вас не подбивали, слава Богу?

Меня нет.

А.Д. Какую скорость держали при ведении боя?

При ведении боя была приличная скорость, километров 45-50 в час.

А.Д. Стреляли ли Вы с закрытых позиций?

А.Д. А окоп для танка отрывали?

Отрывали. Это называется аппарель.

А.Д. Вам для этого давали солдат?

Сами копали. Управлялись часа за три, наверно. Аппарель, как правило, не рыли на ровном месте, а старались выбирать какой-то вал, который облегчал бы частично труд. "Катюши" тоже загонялись в аппарели на исходных позициях, не на огневых.

А.Д. У "Катюш" была исходная позиция, потом они выезжали на огневую. Так?

Да. Залп - и назад.

А.Д. Вы подвергались налетам авиации противника?

Мы не подвергались налетам авиации, пока мы были на Северном Кавказе. Потом я с авиацией дело имел, когда воевал в "Катюшах". Там я получил полное "удовольствие" от встреч с их авиацией. А здесь, на Северном Кавказе, у немцев не было серьезных авиационных сил.

А.Д. А что вы имеете в виду под "полным удовольствием"?

Ну, там я попал под массированные бомбежки и штурмовые налеты авиации. Я видел атаки немецких самолетов, это, наверно, не "Мессеры", а скорее, "Хенкели", которые чуть ли не задевая печные трубы, летали над порядками войск у населенных пунктов.

А.Д. По ним стреляли, как вот в фильмах показывают?

Ну, если он низко летит, не успеешь выстрелить. Самолет на огромной скорости проносится, но стреляли. В танковых войсках я служил недолго - с октября 42-го по февраль 43-го. После этого меня отдали под трибунал за аварию танка, и больше я в этот род войск не вернулся. После штрафной роты я оказался в "Катюшах", где и прослужил всю оставшуюся войну разведчиком артдивизиона.

А.Д. После того, как Вы попали в гвардейские минометы, Вы сразу стали разведчиком?

Некоторые время я был мотоциклистом, связным при штабе полка. Они, собственно, потому и отнеслись снисходительно к моему самовольному появлению, что у них был мотоцикл, а мотоциклиста не было. Поэтому меня сделали мотоциклистом, но мотоцикл месяца через два-три сломался, его расстреляли на ходу. После этого меня перебросили разведчиком в дивизион.

А.Д. А в чем заключалась функция разведчика артдивизиона?

Выбирались на высотки, оборудовали пункты наблюдения, ставили стереотрубу, наблюдали за противником, готовили данные для стрельбы офицерам. В тыл противника мы не ходили.

А.Д. Расчет вели Вы?

Нет, разведчик занимался наведением, засекал углы, готовил данные и кричал офицеру, а тот сидел с планшетом и по шаблону, тригонометрическим расчетам (были довольно сложные тригонометрические расчеты) готовил данные для стрельбы. Но я умел это делать, и при необходимости мог его заменить.

А.Д. В основном наблюдательные пункты выбирались на своей территории или все-таки на нейтральной?

На своей, в пределах линии наших войск. Редко, когда залезали на трубы, мельницы - это было рискованно, потому что эти же точки, как правило, были объектами пристального внимания противника. По ним старались лупить на всякий случай. И не случайно.

А.Д. Снайперы не беспокоили?

Снайперы, конечно, были. Снайперами и артиллерийским огнем лупили, сбивая эти ориентиры. Так что большей частью зарывались в землю на высотках.

А.Д. Какие установки у вас были?

У нас были М-8 и М-16, стоявшие на "Студебеккерах".

А.Д. Сталкивались ли Вы с немецкой реактивной артиллерией?

У немцев она появилось только под самый конец войны. Мы впервые встретились с немецкими реактивными минометами только на территории Венгрии. Причем у них были ствольные установки, так называемые "Ванюши", которые издавали жуткий вой. А установки такого типа, как у нас, мы увидели впервые только в Австрии. Они скопировали наши "Катюши", но сделали это с немецкой основательностью. Направляющие у них были смонтированы на легком танке. В нем сидел всего один человек, который выводил эту машину на прямую наводку, никаких данных для стрельбы там не было и наводка осуществлялась с помощью оптического прицела. Сам артилерист ставил, стрелял, поворачивался и уезжал. А наши "Катюши" стреляли издалека, наводка осуществлялась, как для артиллерийских орудий. Данные для стрельбы готовились по сложной тригонометрической таблице, с привязкой к местности. Так что немцы сильно с этим делом отстали.

А.Д. Рассеяние снарядов было велико?

Рассеивание было довольно значительное, но с этим научились бороться. У мины было оперение, сделанное так, что в полете она начинала раскручиваться. Но рассеяние все равно было значительно больше, чем у артиллеристов, и поэтому стреляли по площадям, а не по конкретным целям. Либо исходили из того, что при большом количестве мин какая-то из них накроет точечную цель.

А.Д. Вы видели, чтобы "Катюши" стреляли прямой наводкой?

Видел, но очень редко, поскольку это было рискованно, а "Катюши" ценили. Ведь "Катюша" при стрельбе себя полностью демаскирует, поднимая большой столб дыма. Поэтому старались стрелять в темное время суток. Если же стреляли днем, то возрастала вероятность того, что противник накроет огневую позицию. Поэтому у "Катюш" не было стационарных огневых позиций. У них были укрытия, где они стояли, и откуда выезжали для стрельбы на огневую. После стрельбы немедленно уезжали, чтобы не успели накрыть. Да, и, как правило, стреляли просто с колес, не используя штатных опор.

А.Д. А когда вы уже были в гвардейских минометах, у вас было зенитное прикрытие?

А.Д. А наша истребительная авиация?

Ну, истребительная авиация, она ж не прикрывает действия какой-то отдельной батареи или даже полка "Катюш". Она прикрывает участок фронта, прикрывает важные тактические объекты, а у нас был отдельный полк. Его бросали то туда, то сюда. Иногда бросали просто отдельные дивизионы. "Катюша" обладала большой огневой мощью, поэтому бросали даже отдельные батареи дать залп.

А.Д. Между залпами сколько требуется времени для перезарядки "Катюш"?

Очень немного. Ну, минут 15-20. Экипаж "Катюши" состоял из пяти человек. Они быстро управлялись: заряжали и потом, непосредственно перед стрельбой, закладывали в снаряды пиропатроны.

А.Д. Второй залп с того же места делали?

Бывало, но редко. Обычно старались стрельнуть и уехать. Предпочитали лучше уехать и зарядиться где-нибудь за бугром, чем стрелять повторно с того же места.

А.Д. Потери у вас были большие?

У нас в полку? Смотря, с чем сравнить. С танковыми частями или с истребительной авиацией - у нас потери были совсем небольшие. А в принципе у нас убыль личного состава была постоянная. За два года, которые я провел в полку, его состав обновился процентов на 50. Убитые, раненые были все время. В основном несли потери от налетов авиации.

А.Д. На марше соблюдались правила маскировки?

Да, обязательно. Ну, например, в темное время суток машины шли только с синим светом. Потом установки обязательно маскировались ветками или маскировочными сетями. Предпочитали останавливаться в посадках, если не было лесов. В общем, маскировка соблюдалась, за этим следили строго.

А.Д. Был специальный человек, который следил за соблюдением правил, или сами?

Да нет, отвечали строевые командиры, специального человека не было. Командиры сами за этим наблюдали, потому что, если обнаруживали отсутствие маскировки, то за это строго наказывали.

А.Д. Вы, как разведчик, кодировали передаваемую информацию?

Примитивно, как и везде. Командиры назывались номерами, а не фамилиями, боеприпасы - овощами какими-нибудь. А радиосвязь, конечно, была шифрованная. Ты от меня большего количества информации не получишь, потому что я был солдатом, все это до меня доходило весьма относительно. Я тебе могу рассказать смешную историю уже из мирного времени. Я после войны работал адвокатом в Краснополянском районе, и мне, как демобилизованному, дали участок дом себе выстроить. Основную часть земли отдали под строительство генералам, а оставшиеся маленькие куски отдавали простым людям. Поэтому я был окружен генеральскими участками, и у меня в результате появились знакомства среди генералов-соседей. Однажды я был зван на какое-то застолье к генералу. Сидели мы за столом, а моим соседом справа был один очень видный человек, красивый такой, осанистый. И я, значит, ему водочки наливаю, он мне винегрет кладет, обычные застольные разговоры, тары-бары. И, как это часто бывает, добрались до фронтовых тем, и оказалось, что мы оба были на войне и, более того, все время шли с ним примерно одним и тем же маршрутом. Он мне говорит: "А Вы в какой армии воевали?" Я говорю: "Я в 44й воевал". Он говорит: "И я в 44й. А Вы кем там были?" Я говорю: "Да кем я там был - солдатом. А Вы кем?" "А я командующим". Это был генерал-лейтенант Мельник, командующий 44-й Армией. Я ему говорю: "Кондрат Семеныч, как жаль, что мы тогда с Вами не выпивали!"

А.Д. Вы у него про Балатон не спрашивали?

Нет, тогда он уже не был командующим. У него там пошли какие-то неудачи, во время боев на Украине, по-моему, его сняли с должности. Хотя он остался на 3м Украинском фронте, но командующим армией он уже не был.

А.Д. Какое было взаимоотношение с мирным населением в освобожденных странах?

Очень по-разному. Начиная от почти братского отношения, допустим, в Болгарии, и кончая жестко враждебным в Венгрии. Венгры отнеслись к нам с глубокой ненавистью и просто стреляли в спину. Ну, конечно, за дело, потому что, хотя такого разгула бандитизма, какой мы наблюдаем сейчас, в то время в Красной армии не было, однако задатки вполне просматривались. Были и грабеж, и насилие - все достаточно нам известные черты характера.

А.Д. А у Вас в полку?

Ну, у нас полк был более или менее культурный, и то часто подобные эксцессы происходили.

А.Д. Это славяне или азиаты?

Славяне, славяне! Особенно свирепствовали казаки.

А.Д. А чего на фронте опасались больше всего?

Смерти опасались. Там смерть витала ежедневно, ежечасно и со всех сторон. Можно было спокойно сидеть, чай пить, и на тебя сваливался шальной снаряд. Привыкнуть к этому было совершенно невозможно. Это не значит, что был безостановочный мандраж, что все сидели, ходили и оглядывались. Просто смерть прилетала или не прилетала. Страшно было, когда были массированные авиационные налеты. Там люди сходили с ума от страха. Ощущение было такое, что каждая бомба летит тебе прямо в голову. Это было ужасно! По небу плывет эта армада, сотни две или три самолетов, и сыплют градом бомбы, и все они воют. Ужас! Помню, Некрасов такой был - он почти рехнулся. Когда кончился авиационный налет, его никак не могли отыскать. Потом нашли в каком-то окопе. Так он отказывался выходить! А какой ужас был в его глазах!..

А.Д. А какие-то были приметы, обереги, в которые верили, что они защитят от смерти?

Какие-то талисманы носили, крестики носили. Были люди, которые предчувствовали смертельную опасность. Например, в нашем подразделении был такой Кондрат Хугулава, грузин, мордастый такой. Вот я с ним все ходил, он раза два меня от смерти спасал, ну и себя, соответственно. Первый раз нас посылали куда-то установить связь со стрелковым полком. Вот мы с ним идем по ходам сообщения, а он мне говорит: "Дальше не пойдем". Я говорю: "Почему?" "Не пойдем, постоим здесь!" Мы остановились, и через несколько секунд прямо в траншею за поворотом упал снаряд! То есть нас там должно было убить! Второй раз мы стояли с ним во время бомбежки в разрушенном доме. Он мне сказал: "Выйдем отсюда и перейдем в другой угол". Мы перешли - в тот угол, где мы были, ухнула бомба. Вот такие вот странные вещи происходили. Предчувствие… Я этим не обладал.

А.Д. А наших убитых как хоронили?

Во второй половине войны хоронили довольно старательно. Были похоронные команды.

А.Д. У Вас личное оружие какое было?

У меня был карабин, автомат, немецкий автомат, я его до самого конца войны носил, но я никого не убил из своего личного оружия, приходилось, конечно, использовать, куда-то стрелял…

Ты сейчас в руках держишь парашют от немецкой осветительной ракеты. Вот из таких шелковых тряпочек девушки на Украине шили себе кофточки. Тогда ведь не было никакого снабжения материалом. Если ящик таких ракет попадал им в руки, они отрезали этот шелк, сшивали его, и получалась кофточка.

А.Д. А женщины у Вас были в части?

У нас не было. Появились только какие-то связистки, на которых все офицеры переженились. Когда потом в Москве был съезд ветеранов полка, я увидел этих старых связисток, которые приехали уже в качестве многолетних жен офицеров нашего полка. Я тогда думал, они просто блядюшки были, а оказалось, что на всю жизнь.

А.Д. А медаль Вам за что дали?

Медаль за участие в боях за Вену. Эти бои не сопровождалось большими разрушениями города, но были потери большие.

А.Д. А конкретно за что? За какой-то эпизод?

Ты знаешь, награждение за конкретные эпизоды достаточно редко практиковалась на фронте. Особенно в артиллерийских частях. Невозможно ведь привязать данное конкретное лицо к особенно удачному попаданию снаряда. Значит, если человек участвовал в боевых действиях, проявил там достаточную настойчивость, смелость, то надо начинать сочинять в наградном листке. То, что там писалось конкретно, на самом деле это все фантазии. Я вот был на хорошем счету в полку, поэтому на какой-то стадии меня внесли в наградной список. Потом начали сочинять: "В боях за такой-то квартал проявил мужество, пренебрегая смертельной опасностью…" Вот такое народное творчество.

А.Д. Вы попали в штрафбат? Какая у него была структура? Каким образом можно было "искупить вину"?

Я попал в штрафроту, где было примерно 150 человек. Вооружены мы были только винтовками. Ни автоматов, ни пулеметов у нас не было. Все офицеры были строевыми, не штрафниками, а рядовой и младший командный состав - штрафники. Живыми из штрафбата выходили либо по ранению, или в том случае, если в ходе боя ты заслужил одобрение командира, и он сделал представление о снятии судимости.

А.Д. А как вам удалось выбраться? Снятие судимости произошло по представлению?

Да. Это было под Таганрогом на Южном фронте. Я участвовал в разведке боем. Поскольку ситуация была такая, что либо пан, либо пропал, то я старательно выполнял боевую задачу. Сработало. Сразу после этого меня представили к снятию судимости и в течении нескольких дней позвали в штаб дивизии в трибунал и сняли судимость. После этого меня направили в строевую часть.

А.Д. А долго вы были в штрафроте?

Три недели.

А.Д. Вы очень скупо говорите об этом времени. Почему?

Я много рассказывал об этом Юрию Ивановичу Корякину. О много раз настаивал на том, чтобы я это описал. Но каждый раз, когда я пытался взяться за это -понимал, что мне это не по зубам, потому что не обладаю литературным талантом. Писать об этом поверхностно - это несерьезно. Когда-то, много лет тому назад, один очень известный профессиональный писатель, прослушав мои рассказы, настоял на том, чтобы я начал писать.

Дело в том, что появлению моему в штрафной роте предшествовало длительное блуждание по Кубани. Получилось так, что я остался совершенно без документов и без приговора. У нас были одни документы на троих, и двое подались без меня в бега,а я остался один и без всяких документов. Все последующее было похоже на дикую авантюру с очень плохой перспективой. Да и период, предшествующий заседанию военного трибунала, когда я сидел в камере смертников, тоже требует описания, обойтись без этого нельзя, а это описать очень трудно в литературном плане.

А.Д. Что было самое страшное?

Атака - это тяжелейшее испытание. Ты знаешь, что в тебя могут попасть, а ты вынужден идти навстречу - это ужасно! Подняться было трудно, и сознание того, что, скорее всего, не вернешься, тоже тяжело. Минометный обстрел ужасен был и пулеметы. Там всего хватало. Трассирующий огонь, когда начинает сверху, и видишь, только светящаяся полоса все ниже, ниже к тебе опускается, вот сейчас она до твоего уровня дойдет и тебя разрежет пополам. Ну, короче говоря, война есть война, что тут толковать.

А.Д. И потом уже Вы попали в гвардейские минометы?

Нет, не сразу. Из штрафроты меня направили в пехотную часть. Там меня откомандировали во 2й запасной армейский полк, располагавшийся в городе Азов, куда я пришел пешком с передовой. Там меня присоединили к команде кандидатов в офицерское училище, где должны были учить на командира танка. Но я уже знал, с чем это едят, поэтому я оттуда просто удрал.

А.Д. А что значит быть командиром танка?

Это отвратительно. Это все равно, что быть солдатом, но ко всему прочему еще и отвечать за всех. Я вообще не хотел быть офицером. Поэтому когда туда приехали набирать в какую-то артиллерийскую часть, то я просто взял и уехал с ними. Закинул вещмешок в грузовик и уехал. За это дело в то время меня, конечно, к стенке могли бы поставить, но обошлось. И там я остался, в этом полку. Потом, когда приехали уже на передовую, оказалось, что это полк "Катюш". Это была удача! Там хорошо кормили, прекрасно одевали, потери там были значительно меньше. Я был рад-радешенек, что попал в такую прекрасную часть.